Барков (поэт) – краткая биография. Кто такой Иван Барков? Иван Барков: биография

"Жил грешно, а умер смешно."

Словечко "барковщина" помню с юности. Когда впервые услышал в исполнении друзей отрывки из ненормативного варианта "Евгения Онегина".

Позже довелось услышать, как эту поэму читает сам Василий Качалов, старую запись на катушечном магнитофоне. Потом кто-то притащил "Луку Мудищева", и автором там значился тоже какой-то Барков. При этом изустно передавались сведения, что это современник Пушкина, который не только делал матерные пародии на него, но и неплохо сочинял сам. И что вся его поэзия - из разряда непечатной. Мне он представлялся лихим гусаром а-ля Денис Давыдов. Недавно, публикуя в нашем блоге ненормативного "Онегина" (в исполнении Олега Даля), я также написал, что есть версия об авторстве Баркова.

Но настало время разобраться и прояснить - что же это за загадочная личность.

Иван Семенович Барков (отчество точно не установлено) родился в 1732 году близ Москвы в семье священника. В 14 (!) лет был принят лично Ломоносовым в только что основанный им первый государственный университет. Сохранились упоминания о том, что Ломоносов высоко оценил свободное владение латынью и поэтический дар юноши. Барков учился легко, но без усердия. Все современники отмечают его "веселый нрав и беспечность", которые не помогали ему в достижении жизненных целей. Насколько я понимаю, этот щедро одаренный талантами человек жил одним днем, и старался брать от жизни все. Тем не менее он стал правой рукой" Ломоносова в университетских делах и довольно близким другом, и оставался им до смерти гения. Что, в свою очередь, не мешало ему писать пародийные оды по сюжетам своего учителя. Его несколько раз выгоняли со службы, но снова принимали. Погиб Барков в очередной драке в одном из московских борделей в возрасте 34 лет. Он оставил стихотворное наследие, большая часть которого - непечатная. До нас дошла его эпитафия самому себе, фраза, которую он успел произнести перед смертью:

"Жил грешно, а умер смешно".

По интернету и сейчас гуляет "Лука Мудищев" с "авторством" и портретом Баркова. Но когда я докопался до академических источников и узнал получше этого человека, то выяснил для себя следующее:

1. Никакого "Онегина" он не пародировал, поскольку умер за 30 лет до рождения Пушкина. Так что более вероятен обратный вариант - Пушкин развил и сделал бессмертной и цензурной одну из баллад Баркова. Впрочем, это лично мое предположение.

2. Факты же говорят о том, что юный Пушкин в лицейские времена находился под сильным влиянием стихов Баркова, многократно восторженно о нем говорил и писал, и, наконец - точно установлено, что в лицейский период им написана баллада "Тень Баркова", в которой он вышучивал многих личностей и обычаи того времени. Баллада совершенно непечатная, наш будущий национальный поэтический гений виртуозно использовал в ней принцип "слов немного - всего-то пяток, но какие из них комбинации!".

3. Иван Барков - замечательный русский поэт-новатор, основоположник русской контр-культуры и нового литературного языка. За полвека до Пушкина он стал использовать в поэзии простую народную речь, "лексику улиц", соединил высокий штиль и народный стих, и ушел от нарочитой вычурности прежней поэзии - Державина, Ломоносова, Сумарокова. Он опередил свое время на полвека. Всю жизнь нас учили, что создание нового литературного языка - заслуга Пушкина. Ан нет, - и у него, как оказалось, был учитель и вдохновитель.

4. Гуляка, балагур, драчун, эдакий русский Франсуа Вийон (неслучайно некоторые из его стихов пересекаются с вийоновскими «посланиями»), Иван Семенович, между тем, был человеком высокого интеллекта и прекрасного образования. Блестящий переводчик, поэт, баснописец. он раскрепостил русскую поэзию и породил огромное число эпигонов и подражаетелей - от именитых авторов (Ф.И.Дмитриев-Мамонов, И.П.Елагин, А.Полежаев, А.С.Пушкин и др.) до пиитов, чьи имена история не сохранила. Тень Баркова незримо присутствует и в современной русской словесности. Одно точно: так изящно, виртуозно и ПО-РУССКИ материться в поэзии, как это делал Иван Семенович, не научился ни один из последующих пиитов.

И последнее. Известный в наше время большинству как автор бессмертного "Луки Мудищева", Барков на самом деле не имеет к нему никого отношения. Текст этой "срамной поэмы" появился лишь в 30-е годы 19-го века.

Напоследок - несколько стихов самого Баркова.

Волк и ягненок.

Из одного ручья для утоленья жажды Ягнёнку с волком пить случилося однажды; Ягнёнок ниже был, а выше волк стоял. Тогда, разинув пасть, затеял здор нахал: «Я пью; как смеешь ты мутить, бездельник, воду?» Ягнёнок отвечал, бояся, сумасброду: «Льзя ль статься оному, пожалуй рассуди? Ко мне бежит вода; а ты вить впереди». Опешил грубиян, как правду тут увидел; Потом рек: «Ты ещё за полгода обидел». - «Я в те поры, - сказал Ягнёнок, - не рождён». - «Да я отцом твоим злословно обнесён», - Сказав, схватил его и растерзал напрасно. Всяк может разуметь, чрез оную баснь ясно, Как приобыкшие невинных подавлять Умеют ложные причины составлять. * * * Выбор. Муж спрашивал жены, какое делать дело: «Нам ужинать сперва иль еться зачинать?» Жена ему на то: «Ты сам изволь избрать. Но суп ещё кипит, жаркое не поспело». * * *

ИСПОВЕДЬ.

Отец духовный, с покаяньем
Я прийти к тебе спешу.
С чистым, искренним признаньем
Я о помощи прошу.
- Кайся, кайся, дочь моя,
Не скрывай, не унывай,
Рад я дочери помочь.
- От младенчества не знала,
Что есть хитрость и обман:
Раз с мужчиною гуляла
Он меня завел в чулан.
- Ай да славный молодец.
Кайся, расскажи конец.
К худу он не приведет:
Что-то тут произойдет.
- Катя, ангел, он сказал,-
Я в любви тебе клянусь,-
Что-то твердое совал
Я сейчас еще боюсь.
- Кайся дальше, не робей,
Кайся, кайся поскорей.
Будь в надежде на прощенье
Расскажи про приключенье.
- Что-то в ноги мне совал,
Длинно, твердо, горячо,
И, прижавши, целовал
Меня в правое плечо.
- В тоже время как ножом,
Между ног мне саданул,
Что-то твердое воткнул
Полилася кровь ручьем.
- Кайся, кайся, честь и слава
Вот примерная забава.
Ай да славный молодец.
Расскажи теперь конец.
- Он немного подержал,
Хотел что-то мне сказать,
А сам сильно так дрожал,
Я хотела убежать.
- Вот, в чем дело состоит,
Как бежать, когда стоит?
Ты просящим помогай:
Чего просят, то давай.
- Он меня схватил насильно,
На солому уложил,
Целовал меня умильно
И подол заворотил.
- Ай да славный молодец,
Кайся, расскажи конец.
К худу он не приведет
Что потом произойдет?
- Потом ноги раздвигал,
Лег нахально на меня,
Что-то промеж ног совал,
Я не помнила себя.
- Ну, что дальше? поскорей.
Кайся, кайся не робей.
Я и сам уже дрожу,
Будто на тебе лежу.
Кайся, кайся, браво, браво,
Кайся, кайся, честь и слава.
Ах, в каком я наслажденье,
Что имела ты терпенье.
- Сердце к сердцу, губы вместе.
Целовалися мы с ним
Он водил туда раз двести
Чем-то твердым и большим.
- Ай да славный молодец.
Кайся, расскажи конец.
Это опытный детина
Знал где скрытая святыня.
- Мы немного полежали...
Вдруг застала меня мать,
Мы с ним оба задрожали,
А она меня ругать.
- Ах, хрычевка, старый пес,
Зачем пес ее принес?
Он немного отдохнул бы
Да разок еще воткнул бы.
- Ах, безумна,- мать вскричала,-
Недостойная ты дочь.
Вся замарана рубашка...
Как тут этому помочь?
- Берегла б свою, хрычевка.
Что за дело до другой?
Злейший враг она. плутовка.
Подождала б час другой.
- Так пошла я к покаянью:
Обо всем тебе открыть,
И грезам моим прощенье
У тебя отец просить.
- Дочь моя, тебя прощаю.
Нет греха, не унывай.
В том тебе я разрешаю,
Если просят, до давай.

Яркий представитель «срамных од» 18 века.

Все произведения Ивана Баркова можно разделить на печатные и непечатные. К печатным относят официальные, признанные правительством стихи: о житие князя Кантемира, к Петру III. Но всенародное признание и любовь Барков получил благодаря непечатным эротическим стихам. В них ода или другие классические жанры соседствовали с ненормативной лексикой и тематикой публичных домов, кабаков и других непристойных мест. Ивана Баркова вдохновила свободная французская поэзия и эротический фольклор. Сам Александр Пушкин отмечал, что Барков пишет простым народным языком, отбросив всю ненужную архаичность. А в дальнейшем литературные историки обходили стороной все творчество поэта, их давило кабацкое сквернословие. Барков просто называл вещи своими именами, а так весь свой нецензурный словарный запас он сразу использовал, оставалось только повторять одно и тоже. Следует заметить, что среди вдохновителей Баркова много европейских порнографов, которые писали матерные стихи более жестко, безнравственнее, более пошло. Но так много не сквернословил никто.

Иван Семенович Барков или Степанович - переводчик и поэт. Имеющиеся биографические сведения о нем скудны; даже отчество его не установлено с достоверностью. Из академических бумаг, касающихся Ломоносова, видно, что он был "попов сын" и род. в 1732 г. Когда в 1748 г. Ломоносов и Браун экзаменовали воспитаников Невской семинарии, чтобы выбрать из них студентов для академического университета, то к ним вопреки воле своего начальства явился воспитанник Барков , который на экзамене обнаружил "вострое понятие" и достаточное знание лат. языка. Принятый в академию, Барков учился очень хорошо и считался даровитейшим из всех студентов. Но зато поведения был самого скверного: несмотря на то, что не достиг еще и 20 лет, он постоянно напивался и буянил. За один из таких поступков Барков в 1751 г. был исключен из числа студентов и определен по "наборному делу". Но затем во внимание к его способностям ему позволили частным образом учиться у профессоров русскому "штилю" и другим предметам. В конце 50-х годов Барков , служивший при академии копиистом и корректором, назначается академическим переводчиком. Переводы Баркова прозою и стихами отличаются гладкостью и простотою языка, и несомненно, что по стихотворной технике он уступал только Ломоносову да Сумарокову. Стихотворные переводы Баркова относятся к 1760-м годам: 1) "Мир героев", итальянское сочинение г. доктора Лудовика Лазарони Венецианина; 2) "Квинта Горация Флакка, Сатиры или Беседы, с примечаниями, с лат. языка переложенные рос. стихами" (Спб., 1763); 3) "Федра, Августова отпущенника, нравоучительные басни, с Езопова образца сочиненные" (Спб., 1754 и 1787). Все эти переводы неизвестным издателем были собраны в 1872 г. (Спб.) в одну книжку под заглавием "Сочинения и переводы И. С. Баркова ". Из "сочинений" здесь имеется только "Житие князя Антиоха Дмитриева Кантемира", которое было приложено к изданию "Сатир" последнего (Спб., 1762). Кроме "Жития", Барков написал еще "Оду на день рождения императора Петра III" (Спб., 1762) и издал "Сокращение универсальной истории Гольберга" (Спб., 1766, 1779, 1805 и M., 1808) и вместе с Таубертом I том "Библиотеки Российской исторической" (Спб., 1767), заключающий в себе Нестора по Кенигсбергскому списку. Однако же не эти сочинения доставили имени Баркова ту громкую известность, которою он пользуется. Всероссийскую славу стяжал он себе тоже стихотворными, но не печатанными "срамными сочинениями", как выражается митр. Евгений, в огромном количестве списков разошедшимися среди росс. любителей пикантного чтения. Слава эта так велика, что создался особый термин - "барковщина" и Баркову сплошь да рядом приписываются вещи, которые совсем ему не принадлежат. Полный список непечатных сочинений Баркова хранится в Имп. публичной библиотеке; заглавие его - "Девическая игрушка, или собрание сочинений г. Баркова ". Характеристика "срамной музы" Баркова дана С. А. Венгеровым в его "Критико-биографическом словаре рус. писателей и ученых" (вып. 25, Спб., 1890).

Ива́н Семёнович Барко́в (1732-1768) - русский поэт, автор эротических, «срамных од», переводчик Академии наук, ученик Михаила Ломоносова, поэтические произведения которого пародировал. Его биография обросла огромным количеством легенд.

Смерть Баркова наступила в результате самоубийства в возрасте 36 лет. В состоянии алкогольного опьянения он бросился в выгребную яму и захлебнулся нечистотами. На прощанье Барковым была оставлена записка: «Жил грешно - умер смешно». Другой источник рассказывает о смерти Баркова от побоев в публичном доме. Возможно, побои предшествовали самоубийству Баркова, ведущего неблагопристойный образ жизни. Известно, что учился Барков неровно, несколько раз был сечен розгами за пьянство и хулиганские выходки, однажды - за грубость и ложный донос на ректора университета С. П. Крашенинникова - был даже закован в кандалы.

Литературное наследие Баркова делится на две части - печатную и непечатную.К первой относятся: «Житие князя А. Д. Кантемира», приложенное к изданию его «Сатир» (1762), ода «На всерадостный день рождения» Петра III, «Сокращение универсальной истории Гольберга» (с 1766 года несколько изданий). Стихами Барков перевёл с итальянского «драму на музыке» «Мир Героев» (1762), «Квинта Горация Флакка Сатиры или Беседы» (1763) и «Федра, Августова отпущенника, нравоучительные басни», с приложением двустиший Дионисия Катона «О благонравии» (1764).

Всероссийскую славу И. С. Барков приобрёл своими непечатными эротическими произведениями, в которых форма оды и других классицистских жанров, мифологические образы в духе бурлеска сочетаются с ненормативной лексикой и соответствующей тематикой (бордель, кабак, кулачные бои); нередко в них прямо обыгрываются конкретные места из од Ломоносова. На барковские произведения повлияла западноевропейская, прежде всего французская, фривольная поэзия (схожими приёмами пользовались Алексис Пирон и многие анонимные авторы), а также русский эротический фольклор. В Публичной библиотеке в Петербурге хранится рукопись, относящаяся к концу XVIII или началу XIX века, под названием «Девическая игрушка, или Собрание сочинений г. Баркова », но в ней рядом с вероятными стихами Баркова есть немало произведений других авторов (таких, как Михаил Чулков и Адам Олсуфьев, а часто и безвестных). Наряду со стихотворениями, Баркову приписываются и пародийные трагедии «Ебихуд» и «Дурносов и Фарнос», воспроизводящие штампы драматургии классицизма (прежде всего, Ломоносова и Сумарокова).

Н. И. Новиков писал о Баркове, что он «писал много сатирических сочинений, переворотов, и множество целых и мелких стихотворений в честь Вакха и Афродиты, к чему весёлый его нрав и беспечность много способствовали. Все сии стихотворении не напечатаны, но у многих хранятся рукописными». Под «переворотами» имеются в виду перелицовки (травестии) классических жанров.

«Срамные (шутливые) оды» Баркова и его современников - важная составляющая литературной жизни конца XVIII - начала XIX века; они, разумеется, не печатались, но, по словам Н. М. Карамзина в 1802 году, были «редкому неизвестны»; полушутя высоко о Баркове отзывались Карамзин, Пушкин и др. В творчестве Василия Майкова, Державина, Батюшкова, Пушкина современные исследователи находят переклички с Барковым. Пушкину-лицеисту на основании ряда весомых свидетельств приписывается пародийная баллада «Тень Баркова» (ок. 1815).

Помимо так называемой барковианы («Девическая игрушка» и других произведений XVIII века, созданных самим Барковым и его современниками), выделяется псевдобарковиана (произведения начала XIX века и более позднего времени, которые никак не могут принадлежать Баркову, но устойчиво приписываются ему в рукописной традиции). К последней относится, в частности, знаменитая поэма « », созданная в 1860-е годы; её неизвестный автор удачно сконцентрировал в этом произведении уже вековую на тот момент «барковскую» традицию. За рубежом под именем Баркова издавались также поэмы «Утехи императрицы» (она же «Григорий Орлов») и «Пров Фомич », относящиеся уже к XX столетию.

Автор эротических, «срамных од», переводчик Академии наук , ученик Михаила Ломоносова , поэтические произведения которого пародировал. Его биография обросла огромным количеством легенд.

Биография

Иван Семёнович Барков родился в семье священника в Петербурге или близ столицы. Его отчество точно не известно: во всех прижизненных документах и ранних биографиях он называется просто «Иван Барков» (реже «Борков»). С 1820-х годов возобладала традиция называть его «Иван Семёнович», хотя в других публикациях того времени есть также варианты «Иван Иванович» и «Иван Степанович».

Всероссийскую славу И. С. Барков приобрёл своими непечатными эротическими произведениями, в которых форма оды и других классицистских жанров, мифологические образы в духе бурлеска сочетаются с ненормативной лексикой и соответствующей тематикой (бордель, кабак, кулачные бои); нередко в них прямо обыгрываются конкретные места из од Ломоносова. На барковские произведения повлияла западноевропейская, прежде всего французская, фривольная поэзия (схожими приёмами пользовались Алексис Пирон и многие анонимные авторы), а также русский эротический фольклор. В Публичной библиотеке в Петербурге хранится рукопись, относящаяся к концу XVIII или началу XIX века , под названием «Девическая игрушка, или Собрание сочинений г. Баркова», но в ней рядом с вероятными стихами Баркова есть немало произведений других авторов (таких как Михаил Чулков и Адам Олсуфьев , а часто и безвестных). Наряду со стихотворениями, Баркову приписываются и обсценные пародийные трагедии «Ебихуд» и «Дурносов и Фарнос», воспроизводящие штампы драматургии классицизма (прежде всего, Ломоносова и Сумарокова).

Издания

• Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова / Сост. А. Зорин и Н. Сапов [С. Панов]. - М., 1992.
• Барков И. С. Стихотворения. - СПб.: Новая библиотека поэта, 2001.

В беллетристике

• Михаил Казовский «Наследник Ломоносова», историческая повесть, 2011

Напишите отзыв о статье "Барков, Иван Семёнович"

Примечания

Литература

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Барков, Иван Семёнович

Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.

Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.